Лазаре

Прежде в тюрьме сидеть не доводилось, но слышал, что в камеру частенько подсаживают “наседку”. Наседка — курица на яйцах, верно? Ее и с махонькими цыплятками так кличут, пока цыплята не подрастут и не оперятся. Почему подсаженного в камеру стукача прозвали наседкой, не знаю, не смогу объяснить. То ли оттого, что ему надо из соседа по камере признание “высидеть”, расколоть ласково, то ли из-за болтливости — квохчет с утра до ночи, пока ты случайно не проболтаешься…

Может быть, ты и есть та “наседка”, кто вас разберет… Но знай — если даже на кресте меня распнут, от первоначальных показаний не отрекусь, буду до конца на своем стоять. Я прохожу по делу за кражу оружия с дивизионного склада “с целью коллекционирования и использования не по назначению”. И точка. Все. Хоть режь меня. “С целью коллекционирования” — значит, что я не воспользовался оружием для убийства-запугивания. Я любитель оружия. Хобби у меня. Страсть такая. Коллекцию собираю.

Говорят, прожженный, классный адвокат сможет перенести слушание из трибунала в гражданский суд. Тогда мое дело в шляпе, и магарыч, считай, за мной. Ну, а коли не удастся, велю жене продать дом и дать “на лапу” председателю трибунала.

Деньги с каждым днем цену теряют, слабеют, что б им сгореть, а дать надо основательно. Ну, ничего, другого пути не вижу, придется раскошелиться. Отсижу года два, выйду и как-нибудь устроюсь, без крыши над головой не останусь. Было бы здоровье, а пока человек жив, он что-нибудь придумает. Главное, чтобы не было войны.

Значит, обвиняюсь я в похищении с дивизионного склада двух автоматов Калашникова, одного пистолета системы Марголина и пятисот шестидесяти ручных гранат. Вот ты — положи руку на сердце и скажи — веришь ты этому? Да как можно с военного склада оружие похитить?! Военный склад — это тебе не сараюха эмтээсовская, которую глухой сторож Чиче Кварквахидзе ломиком закладывал и откуда мы с братишкой по ночам удобрение таскали — в его же ведрах, между прочим, в кварквахидзевских.

А что касается, допустим, налета на склад с целью похищения оружия, то об этом даже говорить смешно. Напади на дивизионный склад, если такой смелый! Да на стрельбах фанерной фигуре столько пуль не достается, сколько ты получишь. Похитить три единицы огнестрельного оружия и пятьсот шестьдесят ручных гранат! Шутка ли?! Обалдеть можно!..

Между прочим, по-моему, они и сами понимают, что не похищал я оружия и силой не отнимал. На вчерашнем допросе котище-майор вкрадчиво так спрашивает: 

— Мы тут одни, без протокола: скажи, признайся, где и как увел у солдат оружие? 

И ведь непохоже, что в подпитии. Да если б даже вдупель был пьян, я бы ему не доверился, нет. 

— Что значит — увел? — спрашиваю. — Что я, в бабки с ними резался или пари выиграл?! Со склада украл, для пополнения коллекции, и кончим на этом.

— Ладно, ладно, раз тебе так лучше нравится. Мне что! О себе подумай — каково десять лет на лесоповале сосенки пилить.

— Что делать, — говорю. — Получу по заслугам. Виноват — терпи. 

Перед тем, как меня назад, в камеру отправить, он проговорил раздумчиво: 

— Чудной вы все-таки народ — грузины. Ей-богу, не поймешь вас! Думаешь, кто-нибудь оценит твой поступок, поймет, зачем это делаешь?! Или солдаты вспомнят после дембеля, от чего ты их спас?! Мой вам совет: не живите фантазиями, пора с этим кончать. Возвращайтесь на землю. Иные времена на дворе, друг ты мой г и н а ц -
в а л и: двадцатый век на исходе…

Так вот, если ты “наседка”, на твоей совести будет мое признание. Только предупреждаю: не утруждайся и до начальства его не доводи, даже если пригрозят распилить на части, отрекусь, скажу, что ты все выдумал, и тебя же в дураках оставлю. Ну, а коли ты порядочный человек, запомни мою историю. Кто знает, что нас ждет. Сегодня не то что заключенный, на воле никто не гарантирован, что ему башку не раскроят. Который год при каждом выходе из дому жена, как на войну, провожает… И я ее понимаю… 

Ну вот, хочу почему-то, чтобы ты знал правду. В любом случае ты раньше отсюда выйдешь и, если встретишь порядочного человека, можешь ему пересказать… Не всякий день человек готов к признанию. Мы так опутаны своими тайнами и секретами, что порой и на исповеди о многом умалчиваем. 

Значит, началось так: есть у меня старая-старая “Волга”, первого выпуска, бокастая, с оленем на капоте, неделю назад двадцать семь лет сравнялось, как ее купил. После суда по приговору, скорей всего, ее отберут — конфискация имущества. Жена сообщила, что после моего ареста ее сразу опечатали. Только бы забрали, видит Бог, убиваться не стану! Не машина, а наказание, драндулет! До такого состояния дошла — три дня ремонтирую, чтобы часок поездить. 

Не знаю, автомобилист ты или нет, но можешь поверить на слово: у нас запчастей и на новую машину днем с огнем не сыскать, а на старую “Волгу”… Всю кровь она мне высушила! Кто-то, уж и не помню кто, на толкучке подсказал. “Ты бы, — говорит, — в воинскую часть заглянул, если где найдешь, так только там”. Как сейчас помню, правое переднее колесо восьмерку писало, подшипник был нужен, весь город исходил вдоль и поперек, как попрошайка. Нету! 

Пятница была. Прошлогоднюю историю рассказываю. Слива уже давно отцвела, персики цветут. Прихожу к воинской части, что на берегу Риони, под ближней грядой. 

В воротах солдат с автоматом, не пропускает, само собой — все по уставу.

Я говорю, тут у вас наверняка склад имеется и автопарк, так мне бы того человека, кто на складе работает.

Солдат, веснушчатый такой, короткорукий, услышав про склад, приоткрыл дверь в помещение и кого-то кликнул.

В приоткрытую дверь вижу: лежит на топчане сержант-сверхсрочник, ноги в сапогах на подоконник задрал. Впускай, говорит. Это про меня. Солдат головой на дверь кивает — заходи, дескать. Я и вошел.

Сержант повернул голову ко мне, а ноги на подоконнике поудобней устроил.

— Чего надо? — спрашивает.

— Подшипник, — говорю, — нужен для старой “Волги”. Того и гляди, — говорю, — колесо отвалится.

— И больше ничего? — Кончиком раскрытого ножика приподнял фуражку со лба.

“Издевается, что ли…” — подумал я, но промолчал. 

— Эй! — крикнул он солдату. — Звякни Сидорову, пусть идет.

Солдат покрутил телефон и крикнул в трубку: 

— Сидоров, выйди на КПП, тут к тебе… 

Не прошло и минуты, появился старшина Сидоров — мой погубитель! Глаза опухшие, как со сна, физия красная, солнцем обожжена, носина плоский, про таких говорят — утконос. Как старинный друг, обнял меня за плечи, вывел из помещения и спрашивает: 

— Что надо, братан? В чем нужда? 

— Так и так, — отвечаю, обнадеженный. — Нигде подшипник не могу достать. Устрой, ради бога, а уж я в долгу не останусь.

Он поскреб в затылке, зажмурился.

— Пятерку, — говорит, — будет стоить.

— Да ладно, — отвечаю, — Чего там! — И две трешки в карман гимнастерки ему сую.

Он руку мою строго так отводит.

— Ты что! Рехнулся! Здесь я у тебя денег не возьму. — И глазами кругом повел. — Следят.

Дело происходит месяца через два после апрельских событий, и военные еще нервничают, не очень нам доверяют.

— Ты, — говорит мне Сидоров, — ступай к пролому в ограде возле старого тополя, туда и принесу твой подшипник. Следи за мной издали. Когда отойду, заберешь. А деньги под белый камень подсунешь — он в проломе лежит. Понял? 

Как не понять. Ушел я за ограду, поглядываю издали. Вскоре вижу: идет Сидоров к пролому — с ящиком на плече. Положил, как условились, и назад.

Я еще тот конспиратор: вроде как между прочим подхожу к ящику, а в нем полно подшипников! Размеры любые! А поверх ящика записка: “Какой размер нужен, не понял. Бери все за десятку. Если что понадобится, на КПП не ходи, звони по телефону. Только о деле молчок — скажешь при встрече”.

Я усовестился и не десятку под камень сунул, а четвертной. Вскинул ящик на плечо и домой. А товару в нем, считай, на все сто. Надо же, какую кормушку дармовую нашел! Радуюсь, как на крыльях лечу…

Чтоб не утомлять тебя, скажу: с тех пор, чуть что понадобилось, звонок моему Сидорову, и дело в шляпе! Благодаря старшине я на своем драндулете, на старушке бокастой, сменил карбюратор, карданный вал, тягу, покрышки и даже клапаны на двигателе поменял.

Забыл одну деталь упомянуть: на третий или четвертый раз Сидоров осторожно так намекнул, что нам лучше расплачиваться не деньгами, а водкой, по той же 
цене — “если тебе, конечно, не трудно…”. 

Какой же труд! Тогда еще водка, слава богу, в магазинах стояла, бери сколько хочешь. А потом, когда исчезла, стал я с моим благодетелем домашней чачей расплачиваться, а она у меня, можешь поверить, хороша, Бог даст, когда-нибудь отведаешь…

Потом пошли эти новые дела, будь они неладны, смута, разбои, тут осетины с абхазами бузить стали, там чечены из-за хребта принялись нам грозить, я и подумал: ежели они вооружаются, не худо бы и мне какую-никакую флинту ржавую завести, на душе спокойней. Собрался с духом и заявился к моему Сидорову.

Поначалу, когда объявил ему, автомат, дескать, нужен, он призадумался, но не сказать, чтобы возмутился.

— Жди, — говорит, — здесь.

Ушел, а минут через десять вижу — идет ко мне молоденький лейтенант, китель внакидку, под кителем тельняшка.

Подошел, смерил меня взглядом. 

— Чего тебе? 

— Ничего, — говорю. — Приятеля жду.

Прокашлялся он в кулак и спрашивает: 

— Тебе, что ли, автомат? 

— Какой еще автомат! — возмутился я. — На кой мне автомат! Мне, — говорю, — знакомый приятель из вашей столовой молочный бидон обещал.

— Не темни, — говорит. — Меня Сидоров послал, а он в столовую даже пожрать не ходит. Твое дело будет стоить двести рублей.

Я тогда цен не знал, дороговато показалось.

— Так уж и двести! Вон в других местах по сто навязывают.

А он: 

— За сто, верно, списанный или некачественный. Ты чьи-то автоматы с моим не ровняй! Новенький, пристрелянный, работает, как часы. Я тебе уважение оказываю, как сидоровскому дружку, иначе бы и слушать не стал. Ты что себе думаешь? А если кто узнает?! На такой риск ради тебя иду: я же не все себе, понял? У меня свой расход; половина майору…

Пока говорили, я чуть не передумал. Господи, твоя воля, на что мне автомат! Ведь, если попадусь, с меня шкуру спустят. Но лейтенантику до того захотелось его продать, что невозможно было отказаться, неловко как-то…

На другой день, как условились, вынес лейтенант своего Калашникова, покрутился возле пролома в стене, потом положил его в дупло старого тополя и, насвистывая, пошел назад.

Погодя и я, насвистывая, подошел к дуплу, сунул тот автомат за штаны, под пиджак, а двести рубликов под камень. Шито-крыто…

Не прошло и месяца, как пришлось мне менять на своем драндулете переднюю фару. Разумеется, звоню Сидорову, кому же еще! 

Он обрадовался, разволновался: 

— Куда ты пропал! Я тебя ищу! На ловца и зверь! Приходи к двум часам к гарнизонной бане, буду ждать!..

Я встревожился: уж не беда ли какая? На всякий случай завернул автомат в целлофан и зарыл у забора под кустом боярышника. Хорошо еще, дети были в школе и жена на работе — не видели.

В два часа встретился с Сидоровым. Он и говорит.

— У нас, — говорит, — хороший человек автомат продает, не нужен ли кому? 

— Да я и с одним не знаю, что делать, куда девать! — закудахтал я. — На что мне два! Я по поводу передней фары звонил…

— А ты, — говорит, — купи второй и припрячь, вдруг понадобится. 

Я отказался. Категорически. Но вцепился, как репей: “Купи да купи, пока дают, потом пожалеешь. Это такой товар, что цена на него будет только расти. Не поверю, чтобы кому-то из твоих дружков-знакомых не понадобился… Да и человек хороший продает”.

— Ладно, — говорю, — порасспрошу людей, через два дня позвоню.

На работе кому ни предложил, все замахали на меня руками: вот еще — деньги на автоматы тратить! В конце концов зятя уговорил. Если начистоту, долго упирался, ворчал, а я ему внушал: это, говорю, тебе не кухонный комбайн и даже не стиральная машина, а автомат Калашникова, ему цены нет, кто понимает! Сдался зять: “Черт с ним, с твоим Калашниковым, ради тебя покупаю, так и знай. Прячь теперь, чтобы мальчишки случайно не нашли и не набедокурили”.

Врать не стану, владельца второго автомата я не видел, Сидоров сам его вынес. “Личное оружие капитана, — говорит. — Сначала триста запросил, но по старой дружбе уступил за двести”.

Прощаясь, записал мой телефон и адрес. “Привык, — говорит, — скучаю по тебе, хоть узнаю, где ты да как, будем иногда перезваниваться…” И грустно так посетовал. “С выпивкой, — говорит, — совсем плохо стало, на днях замполит зашел на огонек и сильно осерчал, что не смогли ему ничего налить… Так что, с твоего разрешения, буду порой названивать, а ты, если что понадобится, звони, не стесняйся, всегда рад помочь. Ты мне как старший брат стал, запчасти тебе достаю, железки, как говорится, какой еще с меня прок — мясо мое несъедобное, кости — дрянь…”

Очень скоро выяснилось, что я допустил непоправимую ошибку, когда записал Сидорову свой телефон и адрес.

В неделе семь дней, верно? Так он минимум десять раз звонил!

Для почина за три бутылки “поднес” мне револьвер системы Марголина. Считается, что Марголин — спортивное оружие, но с тридцати шагов трехсантиметровую доску насквозь пробивает, вот тебе и спортивное… Как-то поутру заявился ко мне домой: из Москвы, видишь ли, группа офицеров приехала, командированные, позарез нужны бочонок хорошего вина и пара литров чачи. 

Сам посуди, мог ли я — грузин, отказать русскому человеку в такой просьбе!

Пока ходил за вином и чачей, он положил в кресло на веранде четыре аккуратных свертка. На вопрос “Что у тебя там?” отвечает: “Пустяк… Не обращай внимания, в первый раз в твоем доме, не мог же с пустыми руками прийти…”

Проводил его до калитки, вернулся, развернул те свертки и увидел четыре гранаты — подарок старшины.

Я уж, верно, тебе наскучил? Остальные пятьсот пятьдесят шесть гранат попали в мой дом примерно тем же путем.

Случалось, часами не брал телефонную трубку, тогда он заявлялся лично: “Что-то у тебя телефон барахлит, который день не могу дозвониться…”

Я предпочел сам являться по вызову к пролому в ограде, где меня ждали тщательно завернутые в газету ручные гранаты. Совал их по карманам, как увесистую айву, а в нишку, за белым камнем ставил литру чачи.

Ты можешь спросить: на кой черт мне столько гранат? Правильный вопрос. Да не нужны они мне — ни одна! В подвале у меня старый дедовский квеври зарыт — еще при моем отце треснул так, что для вина не годится, я и складывал туда те гранаты, будь они неладны… Сказать по совести, не хотел приучать Сидорова к дармовой чаче. Да и он парень самолюбивый, и у него своя гордость — даром ничего не брал. Поэтому где-то в глубине души я надеялся, что кончатся на складе гранаты и отстанет.

В последние две недели звонков двадцать насчитал и, клянусь сыном, каждый раз отказывал. Все, говорю, вышла вся чача. И гнать не из чего… Врал, конечно, но решил отучить дружка и от себя, и от чачи.

А в конце ноября простудился, слег. Третий день на работу не хожу, отлежусь, думаю, чтобы во что посерьезней не перешло.

Звонит Сидоров: так и так, говорит, сообрази, как брата прошу, что-нибудь, чача нужна позарез, не подведи!..

— Какая, к черту, чача? — отвечаю я. — Простудился, с температурой лежу. И вообще даже здоровый не смог бы тебе помочь, больше не гоню чачу, аллергия на нее, врачи категорически запретили…

И часу не прошло, как заявились с визитом — Сидоров, солдатик короткорукий и знакомый лейтенант, тот самый, что продал первый автомат.

Подсели к кровати, расспросили о здоровье. Судя по всему, моя болезнь сильно их обеспокоила. Солдатик сообщил, что от простуды бабка научила его разводить в водке ежевичное варенье — очень помогает. Лейтенант посоветовал три ложки липового меда на стакан водки — три раза перед едой, на другой день будешь как огурчик. Когда же и мой Сидоров предложил хорошенько водкой натереться, принять на грудь и положить на лоб водочную примочку, я сдался — встал, оделся потеплей и велел жене накрывать на стол.

После девятого тоста лейтенант затянул протяжную степную песню и, пока не допел, не отрывал от потолка тоскующего взгляда. Потом обнял меня за шею так, что чуть башку не свернул, и поцеловал в губы. Оторвался, не выпуская из рук моих ушей, и опять припал — чуть не задушил, ей-богу. Когда же я кое-как высвободил голову, со слезами на глазах сообщил: 

— Братан, знакомый подполковник БТР продает. Недорого. Хорошему человеку. Ты мне друг, братан, а потому уговорю за полцены уступить.

— Мне еще танка не доставало! — засмеялся я. 

А он: 

— Напрасно смеешься! Купи, не прогадаешь. Скиньтесь несколько соседей — и в складчину. Скоро придут такие времена, что без БТРа в магазине хлеба не купишь. Вы, братан, на такой широте живете, что каждый третий грузин должен иметь БТР или броневик, иначе вам хана!..

Ровно через неделю после этого застолья прибегает ко мне Сидоров ни жив ни мертв.

— Все пропало! — шепчет. — Я погиб! Проверка из округа! Нагрянули без предупреждения. Так что трибунал мне грозит как пить дать… Или даже расстрел! — Присел на корточки у камина и заплакал, как мальчишка. — А ведь я даже жениться не успел… Что мне теперь делать, бедовая моя головушка!..

Жалко мне стало парня, сердце от жалости заныло. 

— Что ты, Сидоров! — говорю. — Что ты! Не убивайся так! Забирай назад все, что мне надавал, и незаметно верни на свой склад. У меня все под рукой, в целости и сохранности, разве что трех подшипников недосчитаются. 

А он за голову хватается. 

— Склад опечатан, теперь туда иголки не пронести. Пропала моя головушка, нету мне спасения!.. 

Поплакал, попричитал, потом встал и высморкался. Уходя, обернулся и долго так, задумчиво на меня посмотрел. 

Я сразу понял, что он задумал.

В тот же вечер меня арестовали. 

А еще через три дня генерал прямо в телевизоре объявил: “Житель города Кутаиси Сашура Микаутадзе похитил с военного склада два автомата Калашникова, один пистолет системы Марголина и пятьсот шестьдесят ручных гранат”.

Реваз Мишвеладзе