Лазаре

22 августа 1828 года Тато плясал на свадьбе Грибоедова и Нины Чавчавадзе. Правда, у Александра Сергеевича был в тот день сильный приступ болотной лихорадки, и его бросало то в жар, то в холод. Он мужественно отказался от переноса венчания, чтобы не огорчать невесту, но вся неповторимая прелесть торжества прошла, кончено, мимо него.

Зато артистический блеск Николоза не скрылся от Нининой младшей сестры Кати, что, может быть, было для него не менее ценно. А уж через год, когда весь Тифлис карнавально встречал второго Александра Сергеевича, путешествующего в Арзрум, юный княжич сумел безраздельно завладеть вниманием поэта, к большой радости их обоих.

Но выступление перед Пушкиным оказалось для него одним из последних: вскоре Николоз неловко оступился на лестницы, скатился с неё и стал хромым на всю оставшуюся жизнь.

Иду, расстроясь, на берег реки
Тоску развеять и уединиться.
До слез люблю я эти уголки,
Их тишину, раздолье без границы.
Ложусь и слушаю, как не спеша
Течет Кура, журча на перекатах.
Она сейчас зеркально хороша,
Вся в отблесках лазури синеватых.
Свидетельница многих, многих лет,
Что ты, Кура, бормочешь без ответа?
И воплощеньем суеты сует
Представилась мне жизнь в минуту эту.

Женщина редкой доброты и мудрости, Евфимия Орбелиани была для Тато и мамой, и учителем, и другом. Читать она учила его по Псалтири, жить – по Евангелию; и когда случилось несчастье, сделала всё, чтобы сохранить сыну весёлый и подвижный нрав. Заметив, что в глазах мальчика начала появляться какая-то недетская, затаённая грусть, наплывавшая внезапно, она понемногу, очень деликатно, стала прививать ему любовь к молитве.

Прежде всего, чтобы встретить Бога, мы должны научиться просто молчать перед Ним, радуясь тому, что Он рядом. Помнишь, какой огромный и трудный путь проделали волхвы, чтобы найти родившегося Царя? Думаешь, главное, что они принесли, – это золото, ладан и смирна? А вот и нет! Они помолились самым совершенным образом – поклонились Ему в трепетном безмолвии, подарили подарки и отошли.

Наш род обнищал, но ты можешь подарить Христу гораздо больше, чем золото – то, что действительно принадлежит только тебе и чем ты по-настоящему способен распоряжаться, то, что никогда не отнимут у тебя силой и не добьются никакими способами, если сам не захочешь дать… – свою любовь.

В декабре 1832 года, мечтая о независимости, представители самых аристократических родов Грузии подготовили восстание, но заговор был раскрыт. С тифлисскими декабристами обошлись не так сурово, как с петербуржскими – мятежников просто разослали по разным уголкам империи. Многие из них потом спокойно вернулись на родину, а иные так и остались в России.

Ссыльный дядя Николоза – поэт и князь Григол Орбелиани – служил в Прибалтике и советовал племяннику поступать в Дерптский университет. Вообще-то, после своего благородного училища он мечтал стать военным, но родители сказали: «Ты что, Татико; ну, куда ты пойдешь, в команду инвалидов?» Ну, хорошо, если не офицером, тогда – в Дерпт!

Он, можно сказать, уже сидел на чемоданах, когда внезапно и тяжело заболел отец, и семнадцатилетнему Николаю Мелитоновичу пришлось стать во главе большой семьи. Его взяли столоначальником в Экспедицию Суда и Расправы – а что ещё нужно молодому поэту?! «Я остался под отчим кровом, – пишет он дяде, – и покорился своей жестокой судьбе, хотя порой бунтую и в сердцах решаю схватиться с нею».

«Никогда дьявол не нападает так яростно, – говорила мама, – как когда мы уже совсем близки к цели: «ну, это уже слишком, – шепчет он, – кто может такое вынести?»; и как часто мы отказываемся от борьбы в самый последний миг, за шаг от спасения». Позднее, в стихотворении «Злой дух» Николай Мелитонович скажет: «Зачем ты разум возмутил, смутил души покой и веру юности убил безжалостной рукой?» А тогда он спрашивал только одно: «Почему Бог не слышит мои молитвы?» Бедная Евфимия вздыхала: «Ну посмотри хорошенько – ведь во всём Евангелии не получила ответ одна единственная молитва: молитва Христа в Гефсиманском саду».

Никогда Отец не заботился о Сыне сильнее и не разделял Его страдания так, как в эти часы. Но Он молчал, чтобы человеческая вера Христа выросла до совершенства. Понемногу Николоз успокаивается и в сумерках всё чаще ходит на Мтацминда, чтобы тихо побыть с собой и с Богом.

Когда мне тяжело, довольно только взгляда
На эту гору, чтоб от сердца отлегло.
Тут даже в облаках я черпаю отраду.
За тучами и то легко мне и светло.
Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.
В предшествии звезды луна вдали взошла.
Как инокини лик, как символ благочестья,
Как жаркая свеча, луна в воде светла.

Ночь на Святой горе была так бесподобна,
Что я всегда храню в себе ее черты
И повторю всегда дословно и подробно,
Что думал и шептал тогда средь темноты.
Когда на сердце ночь, меня к закату тянет.
Он сумеркам души сочувствующий знак.
Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет.
И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак».

Николоз на удивление был усердным служащим: несмотря на свой живой темперамент и абсолютно неусидчивый характер, он аккуратно исполнял скучную работу, да так, что начальник всегда говорил: «Баратов сядет на мое место».

Он честно кормил своих домашних и мечтал накопить хоть что-нибудь для собственной свадьбы. Екатерина Чавчавадзе превратилась в первую красавицу Грузии и, казалось, отвечала на его пламенную любовь. В отличие от других поклонников Тато дозволялись многие вольности: он мог лежать у ее ног, или, стоя за спинкой кресла, изображать слугу, обмахивающего госпожу опахалом. Они ждали отца, отбывавшего наказание в Тамбове.

И вот это долгожданное событие свершилось: прощёный князь Чавчавадзе вернулся в Тифлис. Но… Хотя Александр Герсеванович и сам был поэт (а может, именно поэтому), он не захотел выдать дочь за мелкого чиновника. Ей подыскали блестящую партию – правителя Мингрелии, Давида Дадиани.

Свадьба состоялась в Сионском соборе. Когда священник спросил, согласна ли она стать женой, невеста упала в обморок. Николоз в отчаянии выбежал из храма: «Кого я считал способным на высокое чувство, оказался бессердечным, чей дух я считал развитым, в том не нашел я души, чей разум почитал я за дар свыше, не обладает даже суждением, слезы, которые понимал я как слезы сострадания, как проявление прекрасной души, оказались знаком коварства, каплями страшного яда! Где же отдохнуть душе, куда приклониться голове?»

Нет, мне совсем не жаль сирот без дома.
Им что? Им в мир открыты все пути.
Но кто осиротел душой, такому
Взаправду душу не с кем отвести.
Кто овдовел, несчастен не навеки.
Он сыщет в мире новое родство.
Но, разочаровавшись в человеке,
Не ждем мы в жизни больше ничего.

Кто был в своем доверии обманут,
Тот навсегда во всем разворожён.
Как снова уверять его ни станут,
Уж ни во что не верит больше он.
Он одинок уже непоправимо.
Не только люди – радости земли
Его обходят осторожно мимо,
И прочь бегут, и держатся вдали.

Кончено, это были чудовищные мучения, и очень может быть, чтоб заглушить их, он и решил подвергнуть себя ещё большему испытанию: «Клянусь, я не ради забавы пред светлые очи твои кладу отречение славы залогом бессмертной любви». Уже осознав в себе Божий дар поэта, он добровольно отказывается открывать себя людям. Если так, то, наверное, именно это, монашеское смирение помогло выполнить одно из главных требований Христа: Прощайте! Ибо если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших». И он простил.

Вытру слезы средь самого пыла
И богине своей, и врагу.
Пламя сердца, как ладан кадила,
Не щадя своих сил, разожгу.

Светозарность ее мне на горе,
В нем она неповинна сама.
Я премудрость ловлю в ее взоре
И схожу от восторга с ума.

Как ей не поклоняться с любовью?
Красоте ее имени нет.
Только ради ее славословья
Я оставлю в поэзии след.

Конечно, сколько ни пытался, Николоз не мог разлюбить женщину «нечеловеческой, как он говорил, красоты». Екатерина Александровна, и правда, была фантастически хороша собой и как личность обаятельна. Во время Крымской войны царица Мингрелии станет партизанкой, будет скакать под пулями в бурке и башлыке и бить турок. Когда в 1856 году, то есть, уже в сорок, она приедет вместе с Ниной на коронацию Александра II, весь Петербург будет наповал сражён её блеском. Лучшее стихотворение любимой Николай Мелитонович напишет через два года после её свадьбы.

Цвет небесный, синий цвет,
Полюбил я с малых лет.
В детстве он мне означал
Синеву иных начал.
И теперь, когда достиг
Я вершины дней своих,
В жертву остальным цветам
Голубого не отдам.

Он прекрасен без прикрас.
Это цвет любимых глаз.
Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Это цвет моей мечты.
Это краска высоты.
В этот голубой раствор
Погружен земной простор.

Справится с душевной раной поэту помогла Нина. Если Екатерина была воплощением весёлости и жизнерадостности, то жена покойного Грибоедова – спокойного величия, сдержанности и бесконечной доброты. Лермонтов обожал её. Как-то она подарила Михаилу Юрьевичу старинный кинжал, он не спал всю ночь, а наутро прибежал к Николозу с первым вариантом знаменитого стихотворения, и они долго ещё вдвоём думали, как угодить этому ангелу.

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.
Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза – жемчужина страданья.
И черные глаза, остановясь на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

В воспоминаниях современников «она была существом, которому поклонялось всё, что было на Кавказе, начиная наместников и до самых маленьких людей. Она носила с собою какую-то особую атмосферу благодушия, доступности, умения войти в нужду каждого, и эти нужды других она всегда делала своими». Когда в 1857 году в Тифлисе вспыхнет холера, Нина Александровна вопреки уговорам останется ухаживать за родственниками и смертельно заболеет сама. Из жизни этого удивительного человека было исключено всё, что не совмещалось с молитвой. И вот такой настоящей сыновней молитве учились близкие, глядя на неё.

Любовь к Нине роднила Лермонтова с Бараташвили, а к Екатерине – делала соперниками. Ведь ещё раньше Михаил Юрьевич воспел «синий цвет»: «Как небеса твой взор блистает эмалью голубой, как поцелуй звучит и тает твой голос молодой». И всё-таки, они были очень похожи и близки. Оплакивая кончину Лермонтова, Николай Мелитонович предскажет и свою.

Прах мой нищий не будет схоронен на родине милой,
И его не омоет невеста прощальной слезой.
Черный ворон мне выроет где-нибудь в поле могилу,
И ее занесет бесприютной могильной землей.

В 1844-м, когда Мелитон Бараташвили полностью разорился, сыну пришлось оставить родные края и отправиться помощником уездного начальника в Нахичевань. Полгода он прослужил там, и вдруг такая же должность освободилась в Телави – практически в Цинандали, у Чавчавадзе! Но все усилия были напрасны – в Кахетию назначили другого, а Николай поехал в азербайджанский город Гяндж.

Единственным событием, которое ещё хоть как-то его утешило, была свадьба младшей сестры, которой он много лет собирал приданое. «Оно прославилось на всю Картли! – пишет он другу, – Если не веришь, спроси Мананану… Звуки зурны, пение, пальба из ружей – все это составляло зрелище необычайное, прибавь к этому лунную ночь. Эх, если б у меня было маленькое состояние, сейчас бы оставил мир и провел бы свою жизнь просто, по-старинному, на лоне природы!»

Но нужно было возвращаться в Гяндж. Там следующей осенью Николоз во главе отряда погнался за одной бандой, воровавшей в деревнях скот. Ночь провели в каком-то гнилом месте, началась страшная лихорадка, и 9 октября 1845 года он отошел ко Господу. В 27 лет.

Семье не хватило денег даже, чтоб купить траурные одежды, и ещё год мама не могла навестить могилку. Ни одной его строчки не было опубликовано при жизни, и лишь самые близкие знали, какой поэт ушёл из России и Грузии. Первые несколько стихотворений будут напечатаны только через семь лет; и этого будет достаточно, чтобы во всей великой грузинской литературе после Шота Руставели Николай Мелитонович был сразу признан вторым.

Отец небесный, снизойди ко мне,
Утихомирь мои земные страсти.
Нельзя отцу родному без участья
Смотреть на гибель сына в западне.
Не дай отчаяться и обнадежь:
Адам наказан был, огнем играя,
Но все-таки вкусил блаженство рая.
Дай верить мне, что помощь мне пошлешь.

Ключ жизни, утоли мою печаль
Водою из Твоих святых истоков.
Спаси мой челн от бурь мирских пороков
И в пристань тихую его причаль.
О сердцевед, Ты видишь все пути
И знаешь всё, что я скажу, заране.
Мои нечаянные умолчанья
В молитвы мне по благости зачти.